– Ты же знаешь, что это моя идея, да?

Я почувствовал, как шок от этого заявления подогнул мне колени. Подобрав отвисшую челюсть, я осознал, что мое лицо словно окаменело.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Я рассказал тебе об этом, когда начинал разрабатывать идею. Я работал над ней с Гектором Рамиресом и людьми из Мета – Шарлотт, Владе и остальными. Тебя там даже не было!

– Я сказала тебе, что сама этим занимаюсь, – ответила она решительно и, повернувшись ко мне спиной, вернулась к остальным. Я последовал за ней, но говорить на эту тему больше было невозможно: она налегала на выпивку и вела себя мило со всеми, но сторонилась меня. Даже избегала смотреть мне в глаза.

«Черт! – думал я, заискивая перед ней, чтобы снова поймать возможность говорить с ней наедине. – Какого хрена!»

Но она не поддавалась. Она будто прилипла к бару, и мне пришлось бы оторвать ее оттуда и выпроводить за дверь, чтобы заставить ее поговорить. Но на это я пойти не мог. Ее было не сдвинуть с места. Мне бы вытащить ее силком и закричать ей в лицо, что она никогда, никогда, никогда не рассказывала мне о межприливном жилье и что она сама об этом знала!

Но зачем она это сказала?

Конвергентная эволюция?

Я думал обо всем этом, глядя на ее непроницаемое лицо. Я и Джоджо – это Дарвин и Уоллес[111] манхэттенской реконструкции? Оба пришли к одной и той же идее, когда столкнулись с одной и той же проблемой, оба обладали одинаковым набором инструментов? Глаз осьминога, глядящий в человеческий? И который из них я?

Но я сам ей рассказал. Поделился с ней идеей в надежде впечатлить своим стремлением сделать мир лучше. Сначала это было просто представление для нее, но затем оно меня затянуло. И вот теперь она заявляет, что это была ее идея?

Вот черт. Может, она забыла тот разговор или додумала к нему детали сама? Даже в своем дурном настроении я видел, что такое было возможно. Да, она первой упомянула, что хочет что-то построить, вместо того чтобы торговать, а потом я попытался ответить тем же, чтобы показать ей нашу родственность душ и снова залезть ей в трусики. Вот я и придумал то, что казалось мне довольно очевидным решением проблемы, а она, видимо, приняла те мои неясные описания и осмыслила по-своему. Поэтому теперь она была расстроена – вместо того чтобы признать нашу родственность. Хотя, по правде сказать, раз уж это была моя идея, то, что она приписывала ее себе, – ее личная проблема. Это лишь указывало, что она лгунья и воровка. Акула вроде тех, что сплошь и рядом встречаются среди финансистов.

Акула, которую я так вожделел. Потому что даже теперь, когда я разглядывал ее неприступный профиль, она выглядела просто чудно.

Черт, черт, черт. О боже!

Что-то во всем этом наводило на мысль, казавшуюся мне тем более неприятной, чем больше я о ней думал: я в этой ситуации был сущим идиотом, который не мог понять очевидного. Ведь она всего лишь провела со мной ночь, просто развлеклась, без особого значения, после чего порвала со мной и еще и приписала себе мою идею. То есть повела себя совсем не хорошо. А если так – я не мог с этим смириться. Я только что заключил действительно удачную сделку, она обозвала меня вором, присвоившим интеллектуальную собственность, но я все равно хотел ее. А значит, был дураком. Дураком, который еще и злился с каждой секундой все сильнее.

Поэтому, закатив глаза перед Инки и опрокинув последнюю поданную им порцию, чтобы заглушить боль, я вышел к своему «клопу» и направился по 34-му каналу к Бродвею, а потом по Бродвею, вклинившись в вечерний парад лодок – гигантскую пробку, напоминающую водный Марди Гра[112]. Потом на восток по 30-му в сторону Мэдисон. Остановился у причального киоска на углу 28-й и Мэдисон, чтобы взять сэндвич «рубен» – мне совсем не хотелось спускаться вечером в столовую и есть кооперативную кашу. После этого, рассеянно напевая себе под нос, я чуть не врезался в того мальчишку, Стефана, который сидел все в той же резиновой надувной лодке и тревожно всматривался в воду за бортом. В руке у него была воздушная трубка.

– Черт вас побери, малые! – воскликнул я, резко заглушая мотор. – Вы что, специально пытаетесь утопиться?

– Нет, – ответил он, все так же глядя за борт. – По крайней мере, я.

– Ну, значит, твой дружок здесь, в воде. Он идиот? Что вы на этот раз делаете?

– Здесь была Восточная 26-я улица, 104, – ответил он, указывая вниз.

– Ну и что?

– Здесь жил Герман Мелвилл.

– «Моби Дик»?

Он удивился моим познаниям в американской литературе как-то совершенно безрадостно:

– Да, он! Он работал таможенным инспектором на причалах на Западной улице, а жил вот здесь.

Нас окружали массивные здания между Номадом и Роуз-Хиллом, каменные и стеклянные чудища размером с целые кварталы, они резко вздымались над каналом. Ничего менее свойственного XIX веку невозможно было и представить: между этими монстрами не виднелось никаких остатков прежних зданий, которые хоть как-то напоминали бы о голоцене.

– Господи, парень! Вытаскивай своего дружка, я хочу с ним поговорить. Он же там не с этим вашим колоколом, нет?

– Вообще-то да. Мы его достали.

– Это нехорошо, – ответил я, отчего-то распаляясь. – Вы находитесь в очень загруженном канале, и твой друг не найдет здесь ничего от Германа Мелвилла! Там что вытаскивай его, пока он там не подох!

Мальчик словно и пристыдился, но также явно испытал облегчение, получив поддержку собственного мнения о том, что эта вылазка его товарища – совершенное безумие. Роберто Безрассудный. Стефан три раза потянул за шланг – по-видимому, это был сигнал, чтобы этот безумец поднимался к поверхности.

– А радиосвязи у тебя с ним нет?

– Нет.

– Господи боже. Почему бы вам просто не спрыгнуть с Эмпайр-стейт-билдинг, и дело с концом?

– А разве там нет сетки для прыгунов?

– Ладно, значит, то, чем вы тут занимаетесь, еще опаснее, чем прыгать с Эмпайр-стейт. Давай уже, вытаскивай его.

Стефан потянул за веревку, к которой был привязан колокол – на этот раз, к счастью, он не отвязался, – и спустя некоторое время на темной поверхности возник паренек, больше похожий на выдру с человеческим лицом.

– Давай, – рявкнул я, – вытаскивай свою задницу из воды. Я расскажу обо всем твоей маме.

– У меня нет мамы.

– Знаю. Я расскажу Владе.

– И что?

– И расскажу Шарлотт.